Deja Vecu [Уже пережитое] - Георгий Евгеньевич Кузьмин

с права от дороги, подчиняясь силе очередного снаряда, угодившего слева от джипа. Откинуло нас так, словно машина была дешёвой пластмассовой игрушкой, а не бронированным средством передвижения. Взрыв в секунду деформировал левый бок джипа, буквально вдавив в бедную девушку дверь со стеклом. Нас же с Кириллом Павловичем швырнуло так, что переломало почти половину наших костей и перебило почти все внутренние органы. По приземлению мы оба смогли только тяжело прокряхтеть, пытаясь сделать вдох-выдох.

– Ш-шука, – выдавил из себя Павлович. Похоже его челюсти досталось так, что он потерял добрую половину алфавита. – Како-о орта?

– Я до сю.... Бля-я…

Как же больно просто дышать! На мою грудь будто десятитонную плиту положили.

– Я не доходил… Не доходил до сюда. Сейчас… Сейчас исправлю.

– Наимай на ормош шам. Овои ам омко остко. Ак икаш.

– Нажать на тормоз самому… А-а-а… Говорить громко и же… И жестко. Как приказ. Понял. Сделаю!

Двадцать три ШМЯКА спустя.

– Налево, резкий поворот направо и держимся правой стороны. Держимся, держимся, едем, едем. Теперь плавно скидываем скорость и выезжаем на середину трассы. Сейчас бомбанёт с обеих сторон одновременно. Если будем ехать быстрее, не справимся с инерцией. Три, два, один.

Как по расписанию оба взрыва грохнули с обеих сторон машины, ударной волной лишь слегка пошатнув наш джип. Мои попутчики в очередной раз дёрнулись, реагируя на резкий грохот, но со стойкостью оловянных солдатиков не проронили не слова. Хоть десять минут назад Евфросиния и попыталась (в двадцать четвертый раз подряд) ослушаться моего вопля "Тормози!", а Кирилл Павлович состроил мину скепсиса после первого взрыва, то сейчас оба ловили моё малейшее слово как голодные овчарки кусок мяса. Налету, жадно и беспрекословно следуя за движением руки. Каждый из нас ясно понимал – малейшая ошибка или неверная реакция водителя на мои указания, и мы не русская группа приезжих в осеннюю Японию, а месиво из человеческих тел. Сейчас я дёргал за ниточку, которая не давала нашему экипажу провалиться в пропасть, и все в салоне погрузились в глубокий транс слепого подчинения, дабы эту ниточку не обрывать.

– Сейчас направо, а потом можно выезжать в свой ряд и давить гашетку. Взрывов больше не будет.

Наш джип повернул в нужную сторону, и Евфросиния с нескрываемым облегчением добавила газу, движимая желанием побыстрее добраться до пункта назначения, который по всем судьбоносным знакам ничего хорошего нам не сулил. Минуту мои спутники не могли избавиться от напряжённого возбуждения, древнейшего механизма защиты от любой опасности.

– Александр, – первым пришел в себя Кирилл Павлович. – Я впервые такое вижу!

– Да кто ты, твою мать, такой?! – истерично взвизгнула девушка, в который раз напрочь забыв про свой образ «железной леди». – Черт тебя подери, кто ты такой?

– Евфросиния, – попытался успокоить её Павлович, мягко нараспев произнося каждое слово. – Спокойно. С нами всё будет в порядке. Мы почти доехали. Вопросы здесь ни к чему.

– Он «проектировщик»?

– Старший лейтенант! – резко перешёл он к сухому армейскому наречию. – Мы доедем до Тибу молча. Начиная с этой секунды я хочу от вас слышать только ответы на мои вопросы. Понятно?

– Да, – кивнула девушка, не издав больше ни звука.

– Отлично! Саш, что дальше?

– Больше взрывов быть не должно. Это единственное, что я знаю. Теперь нам осталось только доехать до города, а там посмотрим.

– Прекрасно. Значит смотрим, что будет дальше.

Вернув себе внештатное звание "рулевого" нашим маленьким бронированным "обозом" Кирилл Павлович молча отвернулся к окну, якобы рассматривая пролетающий мимо пейзаж, чего и нам желал. А мы были и не против – артобстрел не то испытание, после которого хочется весело болтать с попутчиками, опуская импровизированные шутки и игриво обмениваться колкостями, комментируя свои впечатления от путешествия. Если совсем на чистоту, то сейчас больше всего хотелось развернуть машину, прилететь домой первым же рейсом, всосать в себя добрую половину какого-нибудь дешёвого коньяка, уткнуться в Аньку и заснуть в счастливом безвременье.

Кстати, моя жена совсем обнаглела, уже как вторые сутки не отвечать мне на звонки! Не знаю, ссорился я с ней или нет, но могла хотя бы один раз трубку поднять.

– Въезжаем в город, – отрапортовала Евфросиния.

– Отлично, – повернулся к ней Кирилл Павлович. – Наши вещи останутся у вас. Когда мы закончим, мы вам позвоним. Остановите возле того дома.

Молча кивнув старшему по званию, девушка выполнила его указание и высадила нас возле магазина с какими-то местными этническими безделушками. Напоследок взвизгнув колесами по асфальту, Евфросиния дерзко развернула машину на сто восемьдесят и рванула с места, буквально в мгновение скрываясь за стеной двухэтажного дома. Да уж, характер – штука непобедимая, и никакими глупыми условностями, как то субординация или нормы приличия, его не скроешь.

– Ну что, – обратился ко мне Кирилл Павлович, покачав головой вслед Евфросинии. – Куда нам дальше?

– Понятия не имею.

– Не помнишь или не знаешь?

– Я даже не знаю, не помню ли я или не знаю…

– Ладно, будем освежать твою память ногами. Пойдём?

– Пойдём.

И мы пошли по городу, который некогда был уютным пристанищем самобытных и немного замкнутых японцев. Маленькие улочки тесно вплетали в себя невысокие дома, а повсюду аккуратно и бережно врастали в городской пейзаж цепочки деревьев и кустарников, иногда переходя в маленькие парки. Повсюду весели таблички с иероглифами, которые рекламировали бог знает что, да и просто дорожные и адресные указатели, помогающие носителям здешнего диалекта сориентироваться. Нам встречались здания не больше двух этажей, от того небо казалось огромным, серым, из-за туч тягостно тяжёлым, как нависшая над головой наковальня.

– Здесь вообще кто-нибудь есть? – спрашиваю я, разглядывая очередную витрину брошенного впопыхах магазина.

– Не знаю, но городок жутковатый, – ответил мне Павлович.

Он был прав – безлюдно пустынные улицы и отсутствие каких-либо признаков жизни превратили Тибу в бледную тень некогда бурлящей провинции. Город превратился в призрак, тело которого было зверски и беспощадно избито грубыми кулаками революции, всеми силами выколачивая из него дух. Тех, кто был не согласен с новым режимом, сдирали как высохшую жвачку. Сейчас городок "украшали" только уродливые болячки, как гниющие надрывы на прокажённом, забытого и покинутого всеми, кто не смог помочь умирающему бедолаге.

Вот взрывом снесло пол стены жилого дома, оголяя раскуроченную кухню.

Здесь безобразная рваная дыра посреди проезжей части, словно асфальт выкорчевали с корнем.

А тут виднеются опустошённые прилавки покинутого магазинчика, товар которого прожорливо растаскали жадные мародёры.

Окопы в садах, самодельные баррикады и следы бывших сражений утопили Тибу в сером моросящем октябре.

– Тишина, – не сказал, а скорее брезгливо сплюнул Кирилл Павлович. – Нехорошая тишина.

– В смысле?

– Слишком